Оренбургский пуховый платок

– Ну-у… Ты всё с хохотошками. Всё б тебе подфигуривать 9 . А я, не пришей рукав, что, сама навяливайся? И как?.. «Здрасте, Михал Ваныч! Знаете ли вы, что я выхожу за вас замуж?» – Не модничай! – Всё одно поздно уже. Впозаранок встанет, поспасибничает да и кугу-у-ук!.. – Не спорю. Встать-то он встанет, ни- куда не денется. Выгостит до утра. А вот по части поезда… Это ещё как мы, под- ружушка, порешим. – Нет уж, Нюр. Ничего не надо ре- шать. – Понимаю. Не рука тебе с ним пер- вой заговаривать. Так на что ж тогда я? Кто я тебе? Названая сестра иль пустое место? Шуткой, пробауткой – это уж моя печаль как! – закину про тебя словко. А там как знает... – Не надо, Нюра. Направде. Навовсе ничего не надо. – Я ж слышу, не от своего сердца гово- ришь. Тихо. Котёл свой раньше не вари. Не лезь поперёд. Я старшей тебя? – Ну? – Не нукай. Отвечай. – Ну… На месяц. – Вот именно! Подчиняйся-ка, голуба, старшинству. Ай-да спатеньки. Утро вече- ра умнее. Утром чем свет иду я назад, сочиняю развесёлые планы, как это свергнутому я раздушатушке своему стану экивока– ми подпихивать Лушку, ан вижу: мама и Михаил рыщут по двору с лампой. В серёдке у меня всё так и захолону- ло. – Чего, – спрашиваю, – днём с ог- нём? – У мме-ня, Ннню-ра... кко-шель... с день... га... ми... ппппро... пал... Вввот... Михаил сильно заикался. Только тут стала я помалу понимать, что произошло что-то ужасное. На нём не было лица... Убитый, ото- ропелый, белее полотна, стоял он на свежем, – ночью, только вот выпал, – первом молодом снегу и совсем не чувс- твовал холода, совсем не видал себя, совсем не видал того, что одна нога была в лаковом сапоге, другая лишь в бумаж- ном носке. Где-то далече, за горой, глухо, будто со дна земли, заслышался паровозный гу- док. (Мы жили тогда от путей метрах так в полусотне. Никак не больше.) На ту минуту вернулась наша хозяйка. По нашей по нужде квартирничали мы у одних молодых. Никогда молодай- ка – за кроткий нрав и смазливую вне- шность её звали куклёнком – никуда не носила своего мальчика (детей у них больше не было), а тут притемно ушла с ним вроде как к своей к свекрухе и вот вернулась. Гадать нечего. Подозрение легло на молодуху. – Пеняй на свою на доблестну невес- тоньку! – окусилась смиренная кукла. А самой злой румянец в лицо плесканул. – Эт она, твоя сродная любимушка, твой жа капиталец по-родственному подгун- дорила 10 .Тепере и не жалае за тебя. Приспосо-о-обчивая курёнка! – Не верю твоим клеветным словам, дрянца ты с пыльцой! – открикнул Миха- ил. – Бреховня! Я пойду в сельсовет! За- явлю! На тебя заявлю, вяжихвостка! – Оя! Выпужал до смерточки, молне- вержец… Да заявляй хоша в пять сель- советов, укоротчик! Не держим. Только мы упрёмся – она спёрла! – И лошадино выкорячила зад. – Она! Она-с! Михаил поднял усталые, шальные гла- за. – Раз ты, Ннюра, нне идёшь... раз ддденьги пппропали... Что ж мне?.. Зза- гнать с себя всё до ниточки и вертаться бббобылём?.. За такое тятяка по голо-