Оренбургский пуховый платок

тов вижу и рука трясётся не знай зачем. Намахивает и намахивает без передыху даже на обед. Ну совсем полоумная… Сядешь есть, весь стол уработаешь едой. Перед кошкой даже совестно. Отгоревала я вся, отошедший уже че- ловек. А платки-то всё поманеньку на- ковыриваю. Не могу отвязаться от этой сахарной погибели. Даве вот сильно болела. Упала и рас- шиблась.Повредилаоперированныйглаз. Читать книгу не вижу. А и почитай кто, всё равно не слышу. И слепая, и глухая – весь и зара-боток всей жизни. Выслужила-то у жизни две горькие медальки. Прошлое не завернёшь, как оглоблю. А что будет, увидим. Слепухе это в боль- шо-ой интерес. В Жёлтом я одна. Еле хожу. Зовут дети. Но неохота от насиженного гнезда упол- зать. Хоть и вся такая отжилая. Померк бел день, и ты на целый день уже ближе к краю. Нет-нет да и словишь себя на том, что дубоватые ржавые пальцы сами развя- зывают потайной похоронный комок, в бережи перебирают – гладят последнюю одежонку, в чём уходить от живых. За- раньше собрала всё потребное. Не бе- гать потом дочке–сыну, как падёшь… «Жить – скверная привычка». А не от- выкается… Потихошеньку отходят наши… Сиротеем, сиротеем мы… ЕШЬ С ГОЛОДУ, А ЛЮБИ СМОЛОДУ Ж ила я двадцатую весну. Это вот сейчас иной раз в зеркало ро- беешь глянуть. А тогда я была не так чтоб красавица, но очень симпатичная. Фи- гурка хорошая. Талия в рюмочку. Что ни надень – всё моё, всё по мне, всё на мне ладно. Будто Аннушке и справ- ляли. Плетея я была первая. Пускай наша разогромная семья не знала полного до- статка, одевалась я таки по моде. Узенькая, длинная тёмная юбка. В неё подзаправлена белая кофта и поверх ла- ковый ремешок. Волосы я наверх расчёсывала. Была у меня коса толстая, чать, ниже пояса. Ну прямушко вот так! В косе лента сегодня одна, назавтра другая. Женихи вкруг меня вились, как пчёлы у свежего цветка с мёдом. Тогда женихи были ой да ну! Не то что лишнего слова сказать – рта боялись от- крыть. Какой я, девка-ураган, на них гипноз имела, досегодня понять не могу. Был у меня Лёня. Высокий такой, красивый, глаза весё- лые. А сам стеснительный-стеснитель- ный. Он пас стадо. Я звала его пастух мой овечий. Идёшь на посиделки, а нарядишься вроде на свадьбу. Короткая, тоненькая веретёшка ут- кнулась носом в блюдечко на коленях, вертится без шума. Прядёшь… Что мне прясть? Пряли б волки по закустью да мне б початки знай подносили. Только что-то не несут. Надо самой прясти. Прядёшь пух, а сама раз за разом только зырк, зырк, зырк в шибку. Не замаячил ли? Пора бы и придти – ребят всё ни од- ного. Грустно так станет да и затянешь. По части песен, частушек я была отор- вибашка. Самолично всё сочиняла. Боль- шая была песельница. Голос у меня сильный. С первого клас- са до замужества пела в церковном хоре на клиросе. Пела в клубе. Запечалимся да и заведём всем де- вишником: