Аркадий Ескин

 В  году Аркадий Ескин становится членом Союза художников России. В Орен- бургском отделении СХ он всегда был и остается индивидуальностью, не терпящей никаких ограничений, связанных с группами, объединениями, симпатиями. Ескин неза- висим от чужого мнения и критики. Только свободное выражение собственного видения и чувствования, без деклараций, заявлений, шума, пиара. -е годы ХХ века были для художни- ка нелегким временем качественно нового программного самоопределения. У Ескина появляется новый круг сюжетов. Он пере- сматривает, а скорее, приходит к иным представлениям о прекрасном и безобразном в искусстве и в жизни. Художник реализует свои замыслы, сначала используя темперу, но все чаще обращаясь к масляным краскам. Его манера письма становится раскованнее, а живопись более сложной. Участие в  году в групповой выстав- ке десяти оренбургских живописцев в залах Центрального дома художников на Крым- ской набережной подтвердило правильность творческих утверждений и сомнений ху- дожника. Отзывы ведущих искусствоведов страны были не просто одобрительными, в них была дана высочайшая оценка творче- ству художника. В эти годы семья Ескиных переехала в Оренбург, но в родных местах, под Ор- ском, в родном Кумаке, купили дом — самый простой, деревенский. С тех пор все теплые месяцы проводили там, возвращаясь в город с большим количеством этюдов. Для Ар- кадия Ескина Кумак — это тот маленький уголок, где прошло детство, сформировался характер, сложилось мировоззрение, место, где он свободен в своих чувствах и желаниях, в мыслях и поступках… Эта деревня есть ис- точник его творческих исканий и обретений. Кумакские этюды Ескина удивительные, легкие, замечательные по свободе исполне- ния. Они о себе, о своих, о чем-то близком. Художник извлекает из простого сельского мотива целый каскад всевозможных оттен- ков настроения и чувства. Деревня у Ескина белая-белая: белые стены домов, белая до- рога, цветущие белым цветом деревья или побелевшие от зноя кусты, разгоряченная женщина в белом платье и белом платке на выгоревшей телеге… Все чисто, светло. Это не идеализация полуразрушенной деревни. Веришь, что там художник спокоен и счаст- лив, там жизнь без суеты, без слов, без вре- мени, там есть возможность органического контакта с природой, а небрежность мазка — скорее, пульсация, дыхание мазка — от не- терпения и желания быстрее запечатлеть то, что так подвижно и изменчиво под солнцем и луной. Это восприятие и переживание осо- бо значимо для художника. Поставленный на табурет кувшин с буке- том степных трав, гладиолусы на фоне белой стены, золотые шары у забора или пестрые астры в палисаднике — все эти нехитрые натюрморты становятся на холстах Ескина эмоционально-выразительными и до боли родными, с правдой нашего оренбургского жара, полынной, серебристой гармонией лет- них тонов и кусочками голубого неба такого цвета, какого нет больше нигде на земле. Он любит писать пруд, реку. Ветла над водой, старый тополь, желтые кувшинки, темное пятно омута… Вода у Ескина может быть жемчужно-серо-розовой или бледно- лунно-белой. В ней отражаются заросшие берега или бездонное небо. Она искрится под солнцем или дребезжит от капель дождя. И ощущение тишины: бархатной, ласково обволакивающей тебя теплым вечером, или липкой, жарко-тяжелой в летний полдень,